Антон разворачивается ко мне, а потом вдруг неожиданно обхватывает ладонью мою шею и, притянув, целует в губы.

— Соскучился.

Я немею. Не отталкиваю, но и на поцелуй не отвечаю. Разве я могу? Я собираюсь с ним расстаться, а в каких-то десятках метров от нас находится Булат.

Я мягко упираюсь ладонью Антону в грудь, отстраняюсь. В глаза ему смотреть не могу — стыдно. Впервые в жизни я осознанно сделаю человеку больно. 

— О чем ты хотела поговорить? — кажется, Антон почувствовал мою отстраненность, потому его тон становится настороженным.

Я силюсь оторвать взгляд от вышитого логотипа на его джемпере. Антон надевает бумажный колпак на голову Банди. Тот его стряхивает, и он со смехом пытается снова. 

Его голубые глаза в освещении салонных диодов кажутся почти прозрачными. Они как чистые озера, в которые хочется смотреться, но совсем нет желания утонуть. 

— Нам нужно расстаться. 

Даже странно, что его лицо не меняется. Даже странно, что не прогремел гром, и я все еще дышу. 

— Так будет лучше. Я не хорошая девушка для тебя. Тебе нужна более подходящая. Не такая как я.

Не такая как я, без остатка отдавшая себя другому полтора года назад, и так и себя и не вернувшая. Мне нечего отдавать — я должна была это знать. Булат все у меня забрал. 

Антон молчит, растерянно хлопает ресницами, и наконец, выдавливает:

— Почему?

Мне хочется взмолиться, чтобы он не спрашивал, не задавал вопросов. Не потому что не имеет права знать — имеет. Просто я не могу сказать ему правду и совсем не умею врать.

— Потому что я не могу быть с тобой настолько, насколько ты со мной. Ты для меня очень важный человек, но для отношений нужно больше. И я тебя люблю всей душой… но…

— У тебя есть кто-то еще помимо меня? — глухо перебивает меня Антон.

Всегда был. Просто я старалась об этом не думать.

Я отвожу глаза и мотаю головой. Вру. Неважно, какое будущее ждет меня с Булатом — его призрак всегда стоял между нами.

— Тай. Это из-за покера и дури, да? Ты решила, что не хочешь иметь с этим дело?

Я невольно вскидываю глаза и быстро кручу головой, чтобы осечь подобные мысли. Антон не должен винить себя. Это все я, только я. 

— Просто поверь мне, пожалуйста, — я почти умоляю. — Дело совершенно не в тебе. Ты добрый, веселый, заботливый, умный… С тобой любая девушка будет счастлива. И не думай, что я это говорю, чтобы подсластить пилюлю. Я правда так считаю. Когда ты стал за мной ухаживать, я долго не могла понять, что ты во мне нашел… я была угрюмой и скучной, вечно в себе… А ты такой красивый, общительный… необыкновенный…

Эти слова идут от самой души, но будто имеют обратный эффект — лицо Антона мучительно дергается. 

— Тогда почему? Ты пойми меня правильно, Тай… Я просто пытаюсь понять, не совершаешь ли ты ошибку… Не жертвуешь ли собой ради того, что никому из нас не нужно… Для меня ты идеальна.

Глаза начинают зудеть. Антон наивно не замечает, как мало меня в нас. И я не идеальна. Этим утром я по собственной инициативе делала другому мужчине минет, который никогда не делала ему, и слизывала сперму с пальцев. 

Что мне делать? Антон ищет ложные способы меня оправдать, оставляет окно для надежды. Как сказать, чтобы он понял, но при этом не сделать ему больнее?

— Я ничем не жертвую. Это не спонтанное решение… Я все обдумала. Так будет лучше и честнее по отношению к нам обоим. 

Его глаза гаснут, а мне становится по-настоящему больно. Почему в жизни нет идеальных решений и даже самое правильное обязательно причинит боль другому? Почему близких людей суждено терять? Сейчас я отчаянно хочу сохранить Антона в своей жизни. Хочу, чтобы он не страдал из-за меня, чтобы все чувства помимо дружеских с его стороны испарились, и чтобы мы вновь стали просто друзьями. Мне нужно знать, что он счастлив и у него все хорошо.

Антон прижимается затылком к подголовнику и смотрит в потолок, обтянутый алькантарой. Это благодаря ему я знаю, что такое алькантара и чем наппа отличается от обычной кожи.

— Прости меня, пожалуйста, — шепчу. Хочется коснуться его руки и сжать, но я не хочу делать хуже.

Я осторожно снимаю с плеч его куртку, ощущая, как влажнеют глаза, берусь за гладкий металл ручки.

— Я желаю тебе огромного счастья. Ты навсегда останешься для меня родным человеком.

«После», которое меня согрело.

Ответа не следует, и через секунду я оказываюсь на воздухе. В груди горит, едкая соль выжигает на щеках огненные дорожки. Рев глушителя — и машина Антона срывается с места.

— Пожалуйста, поезжай осторожнее, — всхлипываю в темноту.

Хуже мне было лишь однажды — полтора года назад. Тогда пахло сигаретным дымом, а сейчас выхлопными газами. По опыту знаю, что их горечь въестся в память навсегда.

Я даю себе две минуты, чтобы опомниться, пригладить волосы и смахнуть слезы. Я на работе, и внутри меня ждет Виталина. А еще Булат.

Виталина не замечает мое заплаканное лицо, потому что разговаривает по телефону. Неопределенно указывает рукой за стойку и, стуча каблуками, уносится в фойе. 

Я опускаюсь на стул, трогаю глаза, промакиваю остатки влаги с ресниц. Как перестать думать? Как перестать волноваться? Как заглушить вину?

— Поговорили, — раздается сверху. Подошел Булат.

Он не спрашивает, не требует, не упрекает. Констатирует. Все ответы написаны у меня на лице.

— Я сделала ему больно, — хриплю, глядя перед собой. 

— У тебя были другие варианты?

Я мотаю головой. 

— Нет… Но все равно очень больно. Не могу… — слезы вновь заволакивают мне глаза, а немой всхлип сгибает меня пополам. — Ничего не могу… 

— Я знаю, — голос над мной звучит понимающе и почти мягко. — Нужно будет потерпеть. 

26

Квартира напоминает мне о том, насколько я на самом деле была не готова к расставанию с Антоном. Он оставил после себя многое во всех смыслах: на полке в ванной стоят его зубная щетка и едва начатый флакон туалетной воды, в кресле лежит смятая футболка, на кухонном столе — большая упаковка мармеладных мишек, которых Антон обожал и поглощал в больших количествах, в наволочки въелся его запах — свежий и беспечный. 

Несмотря на бессонную ночь, я заставляю себя начать уборку: снимаю постельное белье и сразу же загружаю его в стиральную машину, туда же бросаю футболку, а остальные найденные вещи складываю в пакет и прячу за комодом в прихожей. Протираю все поверхности, до которых могу дотянуться, мою полы, защищая себя от пыли воспоминаний, и думаю о Булате.

Мысли о нем ярким рисунком скользят по мрачному холсту вины и переживаний, заставляют сердце барабанить в ином ритме, отвлекают. Куда честнее и справедливее нести наказание за боль, причиненную Антону, думая лишь о нем, но у меня не получается. 

«Я волнуюсь о том, как он доедет»

«Водительские права недаром получают после совершеннолетия, Таисия. Антон не ребенок. В человеческой природе справляться с трудностями».

«Он сейчас совсем один».

«Неправда. У него есть масса вариантов, куда пойти. К любящим родителям, к себе в квартиру, к друзьям». 

«Но ему очень больно».

«Тебе тоже. Но ты жива, дышишь, разговариваешь и находишь в себе силы сопереживать. Не он первый и не он последний». 

Странно, но вчера от этих слов Булата мне стало немного легче. Хотя, возможно, все дело в его тоне, сметающем сомнения, и в том, что я привыкла ему верить. Мы выпили кофе, а после он уехал.

Закончив уборку, я чувствую себя окончательно выжатой, как морально, так и физически. Принимаю душ и, замотавшись в полотенце, забираюсь в кровать. Я уже и забыла, каково заново приспосабливаться к жизни: отрывать от себя привычное и замещать его чем-то новым. В этот раз не с кровью, но все же.

— Антона больше не будет, Банди, представляешь? 

Банди склоняет голову набок и смотрит на меня своими умными блестящими глазами: мол, почему это? Я к нему уже привык.