Колкость щетины трется о скулу, спускается к шее, жадные ласки груди отстреливают в промежность током. Я сама задираю подол платья и тяну его вверх, сама же избавляюсь от бюстгальтера. 

Мне приходится сдерживаться, чтобы не умолять его продолжать меня трогать. Булат трогает: перекатывает соски между пальцами, ощупывает ребра, живот, спускается ладонью под резинку колготок.

— Похудела, — раздается хриплый шепот мне в ухо. Рывок — и колготки сползают с бедер.

Я стараюсь не думать, что не принимала душ, и что белье на мне совсем не подходящее случаю — простое и хлопковое. Отвожу руку назад, нащупываю ремень, спускаюсь ниже, туда, где возбужденный член натягивает ткань брюк, глажу.

Во рту становится влажно, а грудь и низ живота затопляет обжигающая эйфория — Булат сдавливает мой подбородок и целует меня: как и всегда, требовательно, глубоко, заполняя рот слюной. 

Я начинаю дрожать, и дрожу еще сильнее, когда ощущаю прикосновение его руки к своей. Булат расстегивает ремень, дергает молнию на ширинке. Я глухо мычу ему в рот, когда он кладет мою ладонь себе на член и надавливает.

— Сильнее.

Он тяжелый и горячий, на тугой головке собралась липкая влага. Между ног начинает нестерпимо ныть и пульсировать, и я снова готова начать умолять.

«Булат». «Еще». «Сильнее». «Пожалуйста». «Я больше не могу». 

Булат меня разворачивает, отчего отяжелевшая грудь впечатывается в его рубашку. Его ладони накрывают мои ягодицы, рот вновь перекрывает доступ к кислороду. Нет ни сомнения, ни смущенной неловкости, которая была привычной спутницей в нашем с Антоном сексе. Все так правильно. Булат делает — я подчиняюсь. Мне не нужна альтернатива и свобода действий. Он может скинуть меня на пол и поиметь на четвереньках — и будет идеально.

— Колготки.

Одну за другой я неуклюже вытаскиваю ноги из тянущейся ткани, пока, наконец, не остаюсь совсем голой. Булат подхватывает мои бедра и, развернув, толкает на диван. Мне даже на секунду не удается почувствовать себя одинокой — его тело мгновенно накрывает мое. На мне же он избавляется от рубашки, спускает брюки. 

От него веет силой, властью и голодом, и, лежа под ним, я вновь ощущаю себя как раньше: младше, слабее и женственнее. С Антоном было по-другому.

— Хочешь меня? — шепчу, глядя как Булат раскатывает презерватив. Предельное возбуждение делает меня безбашенной и смелой.

От долгожданного давления во влагалище я закрываю глаза. Палец Булата раскрывает мои губы, пошло скользит по зубам и заполняет мой рот, когда я вскрикиваю. Он во мне, начинает движение. Толчками вдавливает в диванные подушки, так что ступни дергаются в воздухе, заставляет сжимать его шею и беззастенчиво кривить рот в стонах. Суровость его проникновения растекается ноющим удовольствием по животу, бедрам, отдает искрами в ноги и грудь.

Мне хочется больше. Я прогибаюсь в спине до ломоты в пояснице, развожу колени, чтобы он мог проникнуть еще глубже. Булат не щадит: берет меня до дна, без остатка, до вспышек перед глазами. Почти больно. Я исступленно повторяю его имя, прижимаюсь губами к его шее, слизываю солоноватый вкус, тяну кожу зубами. 

С глухим хрипом Булат пригвождает мою шею к дивану, увеличивает ритм до оглушительных шлепков. Я кончаю, потому что у меня нет выбора. Он мне попросту его не оставил, доведя давление внутри меня до предельного максимума. Мне тесно с собственном теле. Я скребу ногтями обшивку дивана, кричу и извиваюсь под ним, пытаюсь выбраться, словно это поможет мне вернуть себе хотя бы толику контроля.

Булат меня не щадит — переворачивает на живот. Первый толчок выбивает из меня остатки воздуха. «Ты так глубоко». Я теряюсь в ощущениях, перестаю понимать. Его ладони вновь на груди, на талии, сжимают бедра. Щетина между лопаток, влажное касание языка на позвоночнике. Внутри так туго, что кружится голова. Безумие, в котором мне хочется навсегда утонуть. Так хотеть меня может только он — сейчас в этом у меня нет сомнений. 

Скальп горячо покалывает — Булат тянет мои волосы назад, заставляя прижаться спиной к его груди. Его влажный висок впечатывается мне в щеку, тяжелое дыхание обжигает шею, пульсация выталкиваемой спермы эхом отдается в теле. 

Я обмякаю в его руках, и как по команде его ладони плотнее сжимаются на моей талии, удерживая. Вторая волна возбуждения томительно сводит живот, так что трясутся колени. Булат опускает меня на диван, и я машинально утыкаюсь лбом в обивку. Легкий толчок внутри, еще один, третий чуть сильнее.

Булат выходит из меня. Слышится резиновый щелчок, звук рвущейся упаковки. Я жадно ловлю ртом воздух и полностью его лишаюсь, когда латексная головка упирается в распухшие половые губы. Влажные от слюны пальцы ложатся мне на клитор, совершают круговое движение и как-то по-особенному правильно надавливают. 

Еще не остывшая кровь приливает к вискам, начинает покалывать в темени. Я развожу колени, прогибаюсь сильнее, неловко толкаюсь назад. Булат глухо матерится, и уже в следующую секунду тяжесть его тела обрушивается на меня, вжимая в диван. Мне не нужно ничего представлять и ни о чем просить — сейчас у меня есть все. Его губы, его запах, его суровая жадность, сбитое дыхание и хриплое требование:

— Громче. Еще громче. 

23

Радостное тепло в груди начинает разрастаться еще до того, как успеваю открыть глаза. Это не сон. На этот раз нет. Знакомые стены, подушка, пахнущая лавандой и татуированная рука на моей талии — это действующая реальность. И тянущая боль между ног от сумасшедшего многочасового секса — это не выдумка. 

Я снова закрываю глаза, что доподлинно запечатлеть этот момент в памяти: мои волосы разметались по подушке, в окно пробивается тусклый утренний свет, мы Булатом лежим под одним одеялом, и он меня обнимает. Лучшая фотокарточка в моей жизни. 

Я осторожно глажу его кисть, скольжу пальцами по выступающим венам, но Булат не шевелится. Наверное, устал. Воспользовавшись такой конфиденциальностью, я несколько раз выдуваю воздух уголок одеяла, чтобы проверить свежесть дыхания. Ожидаемо, остаюсь неудовлетворенной и принимаю решение экстренно принять душ, который так и не навестила.

Стараясь двигаться бесшумно, я снимаю с себя руку Булата, осторожно кладу ее на одеяло и выскальзываю из кровати. На пороге ванной комнаты застываю и впиваюсь взглядом в пьедестал раковины — а вдруг? Бесшумно выдыхаю и прикрываю за собой дверь: нет ни тюбиков с кремами, ни массажной расчески, ни кричащей розовой щетки. Если Диляра здесь когда-то и бывала — то не оставила следов своего присутствия. 

Я поворачиваю смеситель, дивясь, что руки настолько помнят это движение, и встаю под теплые струи воды. Жалею о чем-нибудь? Нет, ни секунды. Эти сутки я не существовала, не притворялась, не смирялась — жила. Безудержно, счастливо, без оглядки. Думать о том, что будет потом, не хочется. Я ведь имею на это право — снова побыть легкомысленной и бессовестно счастливой? Остальное успеется.

Я мылю тело его гелем для душа, волосы мою его шампунем. После обеда мне нужно на работу, и там, сидя за экраном монитора, пряно-мускусный запах будет напоминать мне об этой ночи. Дурочка? Может быть. Сейчас мне все равно. 

Из ванной я выхожу, замотавшись в полотенце, влажные волосы собираю в высокий пучок. Едва прикрыв за собой дверь, замираю: Булат проснулся. Смотрит на меня. Одеяло прикрывает лишь его пах, являя обзору татуированные мышцы груди и мускулистые икры. 

Я немного смущенно ему улыбаюсь:

— Привет.

Вместо ответа его взгляд скользит по моему телу: исследует ключицы, задерживается на груди, стекает в ногам. Горячая истома окутывает меня в который раз за последние сутки. Булат умеет смотреть так, что ни слова, ни касания не нужны. 

Я не думаю. Берусь за влажный махровый узел, тяну. Полотенце падает на пол, и по телу за секунду разливается жар — его взгляд рисует на коже голодные узоры, фокусируется на груди.